Веслав Мысливский и его романы. Во что играла польская пацанва в послевоенные годы?

С Веславом Мысливским я познакомился в 1986 г., когда «Иностранка» в трех своих номерах (№№ 79 — даже не верится, что когда-то мы с большим нетерпением ждали выхода очередных номеров одного или сразу нескольких полюбившихся нам «толстых» журналов…) опубликовала его роман «Камень на камень». Уже в следующем году он выйдет у нас (в издательстве «Радуга», Москва) отдельной книгой в замечательном переводе Ксении Яковлевны Старосельской.

Об этом романе можно рассказывать много и долго, но… Во-первых, сегодня — не об этом. А во-вторых, как я уже сказал, он есть на русском. Издание 1987 года пока ещё не библиографическая редкость. И при желании его можно найти и прочитать. Уверен, кто сделает это — не пожалеет. «Камень на камень» — просто потрясающая вещь. Благодаря ему, я и «запал» на этого польского писателя. Жаль, на русский его практически не переводят. Во всяком случае, о каких-то новых переводах и изданиях после 1987 г. лично я не знаю. А ведь Мысливский — не рядовой автор. Он — в своем роде единственный!

Единственный польский писатель, дважды получивший ежегодную национальную литературную премию «Нике»: в 1997 г. — за роман «Горизонт», и десять лет спустя — за «Трактат о лущении фасоли». Ни тот, ни другой так пока и не переведены на русский. Мне, когда я узнал об этой премии и её вручении Мысливскому во второй раз, захотелось прочитать роман. Ну, чтобы понять (хотя бы для себя): за что дают вторую премию? Чем этот роман настолько выдающийся, что за него, впервые в истории польской литературы, национальную премию вручают во второй раз?

Я и написал своим друзьям в Польшу. Они нашли роман, купили и переслали мне. Ну, а я стал читать. Но вчитавшись… Хотя фабула романа вроде бы незамысловатая. Сидит пожилой сторож в одном из польских дачных кооперативов. Осень. Сезон уже закончился. Соответственно, в кооперативе, кроме этого охранника и двух его собак, больше — никого. Может, поэтому он не посылает далеко и надолго случайного прохожего, зашедшему к нему в домик, чтобы… Купить фасоли!

Фасоли?! Откуда? Да, раньше в этих местах её много сажали. Но тогда здесь было село. Которое в войну сожгли каратели. Поэтому сейчас тут фасоль практически не сажают. Так только, если, как и я, для себя. Самую малость. Но если уж очень надо, я бы продал пану. Вот только у меня она не лущенная. Если пан поможет…

И они оба (сторож и его посетитель) садятся и начинают лущить фасоль. А поскольку процесс этот длительный, то за лущением первый рассказывает второму всю свою жизнь. С самого детства. По сути, роман — это монолог одного человека, имя которого (а равно — и его слушателя) мы так и не узнаем. Казалось бы, чего интересного? Сидит человек, лущит фасоль и рассказывает что-то там незнакомцу… Но эта простота и незатейливость — обманчивы. Жизнь сама по себе (уж поверьте мне!) — очень интересная штука!

Тем более, если учесть, что не только рассказчик и его жизнь, но и посетитель — тоже довольно загадочная личность. Во-первых, не отбрасывает тень. Во-вторых, человек — без возраста. В-третьих, не знает элементарных вещей — что такое серп, кошки электромонтера, когда в послевоенной Польше проводилась деноминация и в чем была её суть… В-четвертых, он как-то странно информирован о тех людях, с которыми когда-то по жизни сталкивался сторож. Хорошо знает тех, кто уже умер, но ничего — о живых.

Может, поэтому, заинтриговавшись, я стал не только читать, но и переводить кое-что, особенно запавшее? А может, просто стало обидно — человек впервые в истории современной польской литературы получает вторую ежегодную национальную литературную премию, а мы ничего не знаем ни об одном из этих двух его романов?! Но ведь второй должен быть чем-то вообще выдающимся, чтобы за него впервые в польской истории автору дали вторую литературную премию!

Правда, иногда сам себе удивляюсь: и что только я нашел в этом «Трактате», если время от времени возвращаюсь к нему и перевожу, перевожу потихоньку? Вот что?! Нет у меня вроде бы ничего общего с этой книгой. Там дело разворачивается в Польше, в которой я никогда не был, да, наверное, уже и не буду. Главный герой, Рассказчик, довоенного года рождения, значительно старше меня и, по сути, относится совсем к другому поколению. Я, в отличие от него, не пас гусей, не воспитывался в спецшколе, не играл не только на саксофоне, но и вообще — не играл. Ни на саксофоне, ни на баяне, ни на балалайке. Увы, не дал Господь…

Нет, казалось бы, ничего общего у меня с главным героем романа. И, соответственно, через него — с произведением в целом. Казалось бы… Но недаром, если хотят подчеркнуть высокую степень духовного родства, говорят: «Мы с ним в юности пели одни и те же песни». Или — в детстве играли в одни и те же игры…

Наверное, в том числе и поэтому я не смог равнодушно пройти мимо вот этого кусочка из 12-й главы романа:

Пан даже не слышал о такой игре? Простая игра. Кладется коробок спичек, только должен быть полный. Кладется на край стола, плашмя, так, чтобы меньше, чем на половину, выступал за его край, иначе упадет. И подбрасывается вот этим, указательным пальцем. В зависимости от того, как коробок упадет на стол, столько очков зарабатываешь. Торцом, т. е. на самую короткую сторону, где спички вынимаются, самое большее. Обычно, мы договаривались на десять очков. Но можно договориться и по-другому. На бок, где фосфорная полоска, одной или другой стороной… Пан не знает, для чего на коробке фосфор? Спичку, её головкой, тереть об эту полоску, чтобы она загорелась. Так вот, если коробок падает на бок, где фосфорная полоска, — зарабатываешь пять очков. Ну, а если коробок падает плоско, — ноль.

Мы, как ни странно, в школе тоже играли в эту игру. Правда, когда коробок вставал на торец, мы считали 50 очков. Когда падал боком (на длинную грань) — 25. Если плоско — или 10 (если картинка была вверху), или 5 (если внизу). И играли ровно до 100 очков. Если кто-то случайно набирал больше, все его очки сгорали. При этом надо было не просто подбросить коробок, а подбросив, поймать (принять) его на тыльную сторону ладони. Только после этого разрешалось бросить коробок на игровую поверхность: столешницу парты, подоконник или что-то подобное. При этом, перед тем как бросить коробок на игровую поверхность не возбранялось набрать дополнительно 25 или 50 очков, поставив коробок торцом или на бок на тыльной стороне ладони, предварительно подбросив его вверх, а потом поймав и удержав на ней же.

Играли же мы, как и Рассказчик, зачастую «на желание», но иногда, бывало, и на ту мелочь, что оставалась от школьных завтраков или обедов.

Удивительно, вообще-то. Другая страна, другое поколение, другое… Да много ли чего иного другого можно при желании найти в романе! Но игры вот, оказывается, одни и те же… А потому… Может, игры — не единственное, что нас связывает с героями разных романов Веслава Мысливского?..